Бобочка

Чёрт её знает, этого слова этимологию. Помнится, Боб – фельетонная кличка маменькиного баловня, стиляги, человека чрезмерно лёгкого и ждущего от жизни такой же лёгкости. Может, бобочки и были спецодеждой Бобочек – лёгкие рубашки из шёлка, пусть не всегда натурального, с коротким рукавом и с разлетающимся по плечам воротом на несколько пуговок, белые или окрашенные легкомысленной пастелью – розовой, зелёной, голубой.
Бобочки, как легкокрылые бабочки, слетели на нашу трудную землю, на землю шинельного сукна и рубчатого хэбэ, бязи и байки, как раз к тому времени, когда в городах были сношены уже дармовые дембельские гимнастёрки. Деревне долго ещё предстояло донашивать мужские бушлаты-ватники и женские бушлаты-плюшки, а город уже устал терпеть грубость солдатской одёжи. Город хотел зарабатывать деньги и тратить деньги. Ему надоело застёгивать рабочую фланель на верхнюю пуговку, впивающуюся в горло. Ему нужны были феи в нестроевом крепдешине, подносящие эскимо к ярко нарисованным ртам.
Город рвался вернуться наконец с войны, кончившейся двадцать лет назад.
Ему ещё внушали, что только солдат – настоящий мужчина. Но он больше не верил тем, кто присвоил себе победу этих солдат и хотел оставить выживших пожизненно в суконном строю. Город начал одевать своих мужчин в рубашонки той расцветки, по которой раньше отличали женское бельё.

Парной воскресный вечер в нашем дворике. Дворик мал и, накрытый небом, похож на кастрюльку с горячим молоком, где под ноздреватой пенкой долго ещё хранится истома.
Истомлённые, негромко судачат на скамейке женщины – жу-жу-жу. И даже мы не играем в войнушку, а копошимся у их босоножек и тапочек – роемся щепками в серой общественной землице.
В щепках недостатка нет.
Рядом с женщинами, хотя и отдельно, сидит наш сосед, добивает единственный на советской неделе выходной. Тело его – или душа? - отдыхают в тончайшей лимонной бобочке, и только пальцы, умеренно нетрезвые, считают, что чем-то должны заниматься даже сейчас: он строгает палочку. То спланирует к нам на землю прозрачная стружка, то рухнет широкая щепа.
И вот является ещё один персонаж – человек в старых галифе и кителе без погон, тоже наш сосед, но нечаянный: он целые дни сеет стружку и щепу в междворьи нескольких домов. Но это другие стружки, деловые: он ладит лодки. Лодки нужны ему для продажи. Как и рыба, которую он часто приносит к нам во двор и отчаянно торгуется с нашими мамами и бабушками. Он куркуль и выжига, но почему-то у него нет бобочки и даже курит он рассыпную махру… и мне до сих пор кажется, что где-нибудь между домами, где стояли на козлах его лодки, зарыт смешной клад из хрущёвских, 61-го года, маломерных рублёвок.
Не помню, из-за чего, не знаю, зачем, человек в галифе останавливается у нашей скамейки, хотя сегодня он не при рыбе.
Солнце напекло ему голову и грудь под кительным сукном, и спирт вскипел у него на сердце. Он ругается с нашими. Слова его черны и липки, как то, чем он смолит свои лодки; они смрадны, как пламя паяльной лампы, выжигающей из воздуха весь кислород.
Человек в бобочке слабым, разварным голосом возражает человеку в галифе.
“На, стукнись!” - орёт тот, делая непонятный жест возле своих растопыренных галифе.
Человек в бобочке встаёт во весь свой ужасный – для нас – рост. Мы вжимаемся в землю – прячемся под листьями общественных георгинов, чтобы сражённый человек в галифе, падая, нас не зашиб. Вокруг нас – толчея светлых босоножек: женщины предотвращают кровопролитие.
Впрочем, решимость уже покинула человека в бобочке. Не двигаясь с места, он говорит и говорит – уже со спиной человека в галифе. “Я те стукнусь”, – продолжает он бормотать, возвращаясь на скамейку.
Нога его мелко постукивает пяткой о землю. Лёгкие завитки больше не слетают к нам, вниз – одни только щепки, яростные, занозистые.

Когда я слышу о “шестидесятниках”, я сразу вспоминаю, что люди в тонких бобочках обречены проигрывать людям в сукнах, в строевой диагонали. По крайней мере – при жизни.

Вспомнил, во что же мы играли.
Мы рыли ямки и засыпали сухой землёй то ли хрупких стрекоз, то ли невесомых бабочек. Хоронили их.
Да, точно: бабочек! Бабочек-лимонниц.


(С. Брутман "Словарь живаго и мёртвого русского языка", 2006 г.)