Всклень (или "водяра" сорок лет спустя)

Из книги "Список кораблей"


ВСКЛЕНЬ
Когда-то одному певцу (про него уместно говорить - «один», потому что он единственный у нас такой: рокер с оперным лирическим тенором и невообразимым верхним «ля») очень повезло с песней. Он мастерски, с присущим ему скольжением по октавам, с переходами от пианиссимо к фортиссимо, спел о том, как жаль ушедшей молодости, которая позволяла нам верить в себя.
Он поёт эту песню и теперь, но несколько иначе. Теперь у слушателя мурашки бегут по коже уже не от мощного форте, а от кое-чего другого.
В пору премьеры песни было певцу 28 лет. Прощался с молодостью тенор несколько преждевременно.
Прошло тридцать пять лет, но никто не может спеть эту песню лучше. Только теперь, когда на пиано дыхание утратившего стройность и поседевшего певца, не стыдясь, срывается во влажное и солёное, мы понимаем: он совершенно точно знает - о чём это. И мы знаем, о чём - с ним вместе - тоскуем.

Приятели, знакомые с молодости, позвали меня в баню. Не в филиал номер такой-то банно-прачечного комбината, а в настоящую баню. Я это дело уважаю и отказаться не мог, хотя подозревал, что меня там ждёт.

«Пошли в баню, заодно помылись» - это как раз о нас, о русских. Причём помыться удаётся не всегда.
Мой добрый знакомый принадлежит к следующему поколению, которому по телику рассказали, что может быть такой обычай - под Новый год ходить с друзьями в баню. И они ходят. Но перед этим он обязательно принимает душ. Потому что есть риск так и встретить Новый год грязным.

и точно: водки в бане было много. Как минимум, шайка.
Когда-то я опубликовал в книжке (а до того - в газете) лирическое эссе о «водяре». Пятидесятилетнему мне вспомнилась встреча с нею в армии. Как меня разбудили ночью товарищи, в бязевых кальсонах и рубахах похожие на привидения, и налили мне солдатскую кружку всклень (молодёжь, я заметил, не знает, что это звучное и зримое слово означает - по края и чуть с горкой), и как я смотрел на водяру, а она – круглым, выпученным глазом - смотрела на меня, и я видел своё отражение и поражался глупому выражению заспанного лица – лица человека, не понимающего, зачем он здесь. Но, разумеется, я выпил всё - Всю Солдатскую Кружку Всклень.
И вот теперь, в бане, когда мы приняли разгонную, один из приятелей вспомнил об этом моём тексте. И сказал, что у него в двадцать лет была своя Солдатская Кружка Всклень. И второй сказал, что у него была тоже. И так далее.
Что и не удивительно. Стал бы я писать для других людей о чём-то глубоко своём личном...
«Но с тех пор - нет, не приходилось», - сказал один. «А вот интересно...» - начал другой, но его поняли с полуслова и стали искать кружку.
Мне не очень нравилась затея. Они - мужики могутнее меня. Но мне было приятно, что они помнят мой текст. А раз началось всё с него, и автор не имел права отступать.
Ну, да, нам было тогда по двадцать, но с другой стороны - до армии мы только-только распробовали сухонькое винцо (о сексе и не говорю), некоторые только там научились курить, а с тех пор столько нажито опыта...
Мы перерыли всю баню - и кружку нашли. Не солдатскую, конечно. В солдатской - 350 граммов, а эта была поменьше, но тоже железная.
И вот уже пучится на меня беспощадно холодный глаз.

знаменитая песня вообще-то нуждается в корректировке. Вера в себя не может пропасть с возрастом. Отличие молодости - не в вере, а в надежде.
Если вы когда-нибудь проделывали дальний переход с немалым грузом (а может быть, и на стёртых ногах; да, это очень подходящее условие), вы знаете эту хитрость: надо наметить себе впереди красивую ёлку, особо золотящуюся берёзу или просто пень и уговорить себя добраться до этого рубежа. Он не последний, за ним будет другой, но на короткий переход больше сил. До ёлки-то я точно дойду - верите вы себе.
А вот если плестись по дороге и думать - как хорошо было бы, чтобы за поворотом поджидала попутная машина или хотя бы телега с лошадью... и чтобы их владелец был человек весёлый, сговорчивый, компанейский... и вы попросите... а он скажет... и вот вы уже...
Это - надежда.
Потому что в себя - верят, примеряясь к тому, что дано. А надеются - на стороннюю силу. На Бога, на чёрта, на стечение обстоятельств, на подмогу чапаевской кавалерии...

Я пил и слышал, как рядом приятели покряхтывают, пытаясь мне помочь.
Я пил долго, как лошадь барона Мюнхгаузена, в которой выпитое не держалось по причине отсутствия кормы.
Это была не кружка. Это было озеро. Нет! Это была река. Она брала начало в наших лесах, богатых болотами и ручьями, и потому не могла пересохнуть.
Я пил, наверное, полчаса. Или час.
Пил, пока не обнаружил, что водка двумя казачьими усами давно уже вьётся по моему подбородку и холодом обжигает грудь.
Тогда я скосил глаз в кружку и, увидев, сколько там ещё осталось, поставил её на стол. Надеяться было не на что.

У армейской истории было продолжение, в книжке не рассказанное. Я выпил всё - безотрывно, как пьют воду, и пошёл спать, но через десять минут был разбужен рыком дежурного по полку, который требовал «Построить сержантов!», и я надел штаны и потащился на зов, хотя, как выяснилось, майор требовал «Построить пьяных сержантов», и получилось, что я сам признал себя пьяным, что не могло не подтвердиться в процессе обнюхивания, и нас, командиров, погнали строем, как салабонов, в медсанчасть, где фельдшер, сам нетрезвый, подверг нас пытке раствором марганцовки (ею зачем-то требовалось прополоскать рот, а ефрейтор Юра - тоже зачем-то - невозмутимо выпил всю миску розовой жидкости). И фельдшер занёс в гроссбух удивительный диагноз - «С. Брутман не является законченным алкоголиком».
Смешное и дурацкое продолжение истории о молодом лихачестве.

Никто не сказал мне «Слабак!». С азартом и страхом они поочерёдно брались за кружку, наново наполненную всклень. Но не одолел её ни один.

Я помню, как окончательно стал взрослым. Это случилось, когда я обнаружил, что надежды кончились, осталась лишь вера.
В том числе, в то, что всё плохое - впереди. И что хватит сил всё плохое выдержать.

Оставалось париться и мыться. Зато это у нас получилось отменно.
Потом мы остывали, бесстыдно раскинувшись друг перед другом по деревянным лавкам. А собственно: что нам теперь-то было скрывать друг от друга?
Трусоватых надежд в нас, шестидесятилетних мужиках без трусов, не осталось. А веру растерять мы уже физически не могли.
Сдержанная вера в себя - это всё, за что может зацепиться старость. Которая отлично знает пределы своих сил и беспредельность своего бессилия.
Собственно, это знание и называется мудростью.

Недавно один из них снова позвонил. «Хорошо было», - сказал он и предложил повторить. Я согласился. «И девок с собой каких-нибудь возьмём!» - пообещал он восторженно.
Тут я не выдержал. «Хорошо, - говорю. - Только сначала выпей кружку водки. Иди и выпей кружку всклень».