Правило полной корзины

Правило полной корзины


- А он грит, мы, грит, к восьми в лес, потом в город, расторгуемся, перекусим, и в три – опять на то же место, и опять, грит, столько же везём, - пересказывал один продавец другому.
Пересказывал без зависти: чему завидовать, если у самого – два хороших ведра да корзина.
И без сомнения: чего сомневаться, если год такой.

Ну и год был, ну и год. Ступаешь по чёрной, убитой земле, и слышишь шипение разбухшей грибницы, и скрип, с каким раздвигает землю напружиненное плодовое тело, и полотняный треск разрываемых им корней, нитями которых поляна смётана с изнанки.
Видно же по грибному пеньку, чуть потемневшему, но ровному и крепкому, что резали тут моховик вчера днём, не позже, - а рядом уже россыпь новых, и один, гляди-ка, уже устал сжимать, подгибать книзу края шляпки и начал её расправлять.

Во всякой случайной компании обязательно найдётся профессиональный неудачник, который таскается за вами следом, брюзжа, что заехали чёрт-те куда, а гриба-то настоящего и нету, дрянь грибы.
Сидим у машины, ждём опаздывающих, слушаем его ропот на полупустую корзину.
- Встань! – не выдерживает один из нас.
- Чего это? – обижается неудачник.
- Спорим, ты на грибе сидишь?
И спорить не надо: встал – и с кочки посыпались раскрошенная ножка и смятая шляпка.

Идёшь-идёшь, и вдруг будто за рукав потянули: глянь влево, сверни. Свернул, а там – гриб-мечта. Кто потянул, кто нашептал? Интуиция? Какая интуиция - я ж не лось, не белка, городские мы…
А это Сам с нами играет: лес.
Уводит в сторону, заводит в топь, водит кругами. Манит, обманывает. При входе толкнёт под ноги боровик-красавец или начинающий подосиновик, обнадёжит, разожжёт – и давай гонять по шуршащим пустошам. На выходе, будто извиняясь, сыпанёт грибов полной горстью – ан уже бибикают и пора уходить.

Между человеком и лесом случается то самое недопонимание, что возникает между мужчиной и женщиной, когда уже и чаю попито, и принесённая с собой бутылка полупуста, и про «сладкую девочку» нашёптано (ещё бы не сладкая - полкоробки коркуновского шоколада умяла), а сладкие губы всё ещё тверды и сухи, и колени стиснуты до голубизны, и начинает разбирать обида: сижу тут, побрившись и попрыскавшись, как дурак какой.
Она даст. Она и хочет дать, но не смеет дать так вот запросто. И не важно, верит она тебе или нет, хочет тебя на пятнадцать минут или на всю жизнь. Просто у вас разные роли, разные цели, и выбрали вы их не сами.
А ты, отчаявшись дождаться, смотришь на часы и думаешь - забирать ли с собой недопитую бутылку или хрен-то с ней, и пытаешься сделать вид, что ничего, кроме чаю, не хотел, и выходишь вон - неопорожненный, да ещё и трезвый, а потому особенно злой.
Дурак и есть.
И сколько же остаётся баб нев... то есть, я хотел сказать, - сколько же остаётся грибов несобранных - бабятся, перестаивают, крошатся...

Лес с нами играет, мы – с ним.
Знавал я грибника, который у первого дерева криво – непривычной рукою – творил крестное знамение. Другой полагал, что первым дело надо помочиться. Третий верил, что главное – не доставать раньше времени нож: не пугать.

Всё это, конечно, мистика и суеверие. Лес - тот ещё зануда, он играет с нами строго по правилам, и только по своим. Их нельзя придумать, им можно только выучиться.
Это несложные правила, вроде детских, дворовых.
Например, с лесом надо выходить один на один. Не обязательно в одиночку, но на равных.

Из-за деревьев я вижу людей, которые бредут шуршащим перелеском, как слепые - палочкой ощупывая путь.
Зрячей тростью они жадно ворошат и раскидывают чужое заношенное золото, и за ними тянется мёртвый чёрный след.
Во взрезанной слепцами борозде корчатся мягкотелые личинки; панически размахивает ногами паучьё, навсегда покидая родину; тяжело гружёный мураш остолбенел на краю канавы, прикидывая, какого теперь придётся дать крюка до муравейника.
Так - нечестно.
Глядя с чёрных еловых высот на пёстрый подрост, лес отыскивает тебя, не тыкая перед собой палкой.
Вот и я, сходя с тропы, не выламываю себе ни посоха, ни рогатины.
Что увидел навскидку под палым листом, под редким рядном кислицы, под хворостом - то моё. Что не увидел - так и будет лесово.
Глаза у меня так себе, но уговор - грибов дороже.

Во дворе за игру не по правилам били - дружно и больно.
И сейчас вспоминаешь их природную честность .
Детские правила - правильнее, чем взрослые. Природнее.

Главное лесное правило таково: не ходи по лесу с пустой корзиной и не ропщи.
Над первым же съедобным грибом надо замереть, ахнуть, осмотреть его восхищённо, приговаривая всякую ласковую чушь, какую шепчешь на ухо женщине. И взять его нежно. И разместить уютно в корзине, выстеленной папоротником поверх жёсткого прута.
Даже если он перемок или источен червём.
Я и в тот безумный год, когда плодовитая грибница, казалось, вспучила весь лесной подзол, брал, не кривясь, первый же гриб.

Потом, когда привалит удача, его можно выкинуть.
Вслух объясняя: эх, мала корзинка, места не хватает.
Непременно – вслух.

Лес плохому не научит. Только слушайся.

Не был неделю в пристрелянном местечке – лучше езжай в другое, чтобы не расстраиваться.
Если год грибной, вся твоя делянка наверняка тесно заставлена теперь перестарками, обабившимися, плаксивыми: где же ты, милый, раньше был? Шагу не ступить, чтобы не пискнула под ногами грибная плоть. И шагу не ступить, и взять нечего.
Да и в неурожай не слишком надейся на места прошлогодних пожив.

Шла девочка Таня от станции в деревню лесной дорогой, шла с папой и мамой. И увидела ёжика. Ёжик тоже её увидел, свернулся клубочком - окатистый, аккуратный, как пупс. Я, говорит девочка, его домой, в город, возьму, буду молоком поить и на ночь баюкать.
На ночь ёжика баюкать - только время тратить. Ёжики ночью спать не умеют. Вам нравится, когда ночью по дому кто-то топочет, как солдат? Вот и папе с мамой не захотелось ёжика. Но и слёз не захотелось тоже.
Чего ж мы его в деревню понесём, а потом назад на станцию, говорят папа с мамой. И мы устанем, и ёжик устанет. А давай мы его тут вот на тропке положим - и обратной дорогой подберём.
Девочка Таня согласилась.
И ёжик согласился.

Всё живое - переменчиво.
Лес - не магазинная полка; не стоит возвращаться за ёжиком.

Вообще никогда никуда не надо возвращаться.

«Я сижу у окна, Я помыл посуду. Я был счастлив здесь, Но уже не буду» - вот этот рыжий определённо знал, что такое «синдром грибника», недаром из перепрелой листвы нынешней литературы на его тропе протолкалась, как боровик, нобелевка. Уехав, он ведь так и не вернулся ни разу.
И ты не возвращайся. Ни на ту скамью, залепленную кленовыми листьями, как объявлениями о пожаре... ни в то утро с видом на холм, вызолоченный многолетней нетленной хвоёй... ни к той тетрадке, которая исписалась так легко и радостно.
Впрочем, можешь вернуться к той женщине - опять с цветами, конфетами, если деньги остались... с нежной и бесплатной чушью.
Но не туда, где тебе было хорошо.
Надо чаще сворачивать на незнакомую тропу, теряющуюся в доисторической тьме папоротников.

Не гневи судьбу, не гневи лес.
Разборчивых, заносчивых лес не любит.
А кто их, собственно, любит?

Неудачники этого правила не знают. Поэтому у них корзинка – полупустая. А у меня – полная. Пусть и наполовину.

Честно говоря, набираю я не больше, чем тот, что крестился, и тот, что мочился. Но, в отличие от их правил, моего можно придерживаться и когда сапоги отправлены в угол и подзабыто-лёгкие корочки выносят меня на городской асфальт.
Мне легче: я верю, что судьба моя полна по край.
Правда, в лесу вера эта даётся легче. Там я и натаскиваю себя на веру.

С. Брутман "Почерк ундервуда", 2008 г.

А теперь - игра со зрителем: сколько грибов вы найдёте на этом снимке?